мою тень на асфальте
смоет холодный дождь.
и финальная мантра
сольётся с ударом капель.
что писало перо,
беспроблемно разрежет нож.
что не примет земля,
то придавит посмертный камень.
сохрани эти мысли в столе,
где хранишь пистолет.
и усвой наконец -
миром правят не люди, а числа.
это может помочь,
если серце решит заболеть.
и однажды спасёт от тоски
или самоубийства

Муж терпел короткий зал
Верхним днём, а, лучше домик
Чем-то дерево кусал.
А потом скакали пони
По буфету, по груди
Мама небо пнем стегала.
Я кричал себе: уйди!
Здесь и так мохнатых мало!
Выл и терем среди туч
Из русалки с кабинетом.
Лишь массаж пушистых круч!
Лишь пупырчатое лето!

отражаясь в стекле
состоянием ракушки
то запястья сжимая
то снег

я сквозь Питер иду
вежливо-матовый
словно выдуманный
человек

на мецанье зарниц
отвечаю мерцающей
аритмией - кругом трамвай

и поребрик границ
оббивает играючи
тектонитовый скрип
окраин

я не верю себе
я не верю оковам сна
в медитацию лени лет

и когда в мою жизнь
вдруг нагая придёт весна
она будет как стоптаный снег

по нему я уйду
отраЖаться в мечте витрин
на безумие оберег

и наверно к Тебе
я вернусь навсегда один
дважды выдуманный человек

Здравствуй, ворон — гость непрошеный!
Жизнь промчалась, как в дыму.
Грошик медный, в шапку брошенный,
Я с поклоном подыму.

Разноцветья, где летели мы,
Не осталось и следа.
Белым саваном постелены
Мне постылые снега.

Спят мои друзья-товарищи
Под зеленою травой,
Ну, а я живу пока еще —
Жду свидания с тобой.

На столе от хлеба крошево
И полынной полынья.
Здравствуй, ворон — гость непрошеный!
Помяни-ка, друг, меня!

Шагнув во двор, поймав в ладони пар,
закрыл глаза шарфом. Вернее —
спрятал.

И захотелось лечь на тротуар.
Лицом в песок и битум.
И заплакать.

Плевать, ко мне
прилипнут грязь и гарь.
Пусть дым из труб окутывает тело.
Мне захотелось лечь на тротуар.

Белел ноябрь.
На улице темнело.

Вокруг меня резвилась детвора.
Старушки обсуждали герра Трумпа.
В подъезде зажигалась лампа-бра.
Троллейбус шёл проторенным
маршрутом —

а я лежал.
Мечтал о волшебстве,
которое — без искр и мандаринов.
Которое — в автобус и к Неве.
По улицам. Вдоль — снов
и магазинов.

Белел ноябрь. Кружило и мело.
Я вспоминал шуршанье электрички,
ползущей в полусонный Петергоф,
где мы с тобой —
замерзшие прилично —
глотали закипевшее вино,
меняя грусть на праздничную
радость.

Мигал горячей лампой гастроном,
живущий на изгибе
автострады.

Но а теперь — лицом на тротуар.
И в этом нет ни грусти. Ни печали.
Я просто лёг. Не умер. Не упал.
Я просто лёг. И все вокруг
молчали.

***

Шагнув во двор, поймав в ладони пар,
закрыл глаза, услышал шелест ивы.

Мне захотелось лечь на тротуар,
себя притом почувствовав
счастливым.

Я не Будда. Не Иисус. Не прощаю. И не люблю. Я – ничтожество, шут и трус. Я не каюсь, а говорю. Я спокоен. Невозмутим. Мне не горько, поверь, ничуть. Я не знаю, зачем идти, ли валяться среди пьянчуг. Что читать, за кого просить, я не верую ни во что. Так откланяться бы засим и отправиться за мечтой... Только нет у меня мечты. Нет надежды. Я слаб и слеп. Захворал, онемел, простыл. Рот жует почерневший хлеб. Руки строки кроят, зачем – непонятно, кроят и всё!.. я не Будда, я жук, я червь, озверевший слепой осёл, не учёный, мне мудрость книг не открылась, как тем, кто жив. Беспокойнейший человек, что завяз в междумирье лжи. Беспокойнейший человек, что нервозен, тревожен, крив. Так влюбиться б и умереть, пасть на тёплый живот Земли, пасть, зарыться и забродить, пасть, запрятавшись в чёрный шов. Только нет никакой Любви. Или я её не нашёл. Или я её не искал. Или мне не дано найти...

Мозаичен живой рассказ, состоящий из слов-картин. Я рисую его, стихи – то, что есть у меня еще. Я рифмую. Я не охрип. Здесь я весел, а не смешон. Здесь не спрятаться, не заснуть, небеса – фейерверк и медь, кровь – не кровь, а огонь и ртуть, невозможно поверить в смерть. Здесь я – вечность, любовь и страсть... или призрак? Живая тень? Гений в профиль, дурак в анфас?..

... кто я, люди, скажите мне! Я поэт? Я отшельник? Чёрт? Неудачник? Боец? Француз? Ритм мой мягок, но нрав мой чёрств? Я боюсь или не боюсь? Где надежда, где милый дом? Я один или не один? Как идти мне вперед с крестом, что висит на моей груди?

Я не Будда. Не Иисус. Пал на пол, завернувшись в тюль. За зубами противный вкус – верно, гладящих боль пилюль. Пол холодный, почти зима, отопления нет совсем, за окном шелестит листва, если кто-то идёт ко мне. Или мимо. В «Шашлычный двор». Или в бар, чтобы пить вино. Там расчерчивать разговор. И немое смотреть кино.
Я не Будда. Я человек. И не знаю, хороший ли. Мне не жаждется умереть. Мне бы смысл какой найти. И помчаться. На подвиг. В мир. На свободу. На тёплый свет.

Чтоб в конце всем сказать: любил.
И не ждать никакой ответ.

За полустанком – край старообрядцев.
На полустанке – полночь, ветер, я.
Чужому здесь положено теряться
И опасаться дикого зверья.

Но есть тропа, петляющая змейкой –
В чащобы глушь сквозь цепкие кусты, –
Для посвящённых: тайная лазейка
Из мира ссор, тревог и суеты.

Пройду по ней, где корни шаг сбивают,
Ветвям поклоны требует тайга –
Туда, где ждёт меня, не уставая,
Бессмертный дух родного очага.

Влечёт к истокам родовая сила,
К теплу печи медвежьего угла…
За полустанком – тёмная Россия,
Огни вагона поглотила мгла.

Время моё – это сумерки. Зимние сумерки.
Сумерки в городе. Городе, спящем пока.
Время хожденья по твёрдости ждущей весну реки,
Время хожденья по нежности снежного мха.

Синие дремлют сугробы, желты фонари ещё,
Шаг нарушает божественный дар тишины.
Сердце открыто и ждёт обретенья сокровища.
Спят до будильника люди, и мне не нужны.

Время должно замереть ли, навеки запомниться –
Запечатлею, чего не увидеть во сне:
Сказкой чудесной опять одарила бессонница.
Улочка. Лавочка. Ёлочка. Новенький снег.

Место и время как повод себя и покой найти
Или вернуться, пока не навеки ушёл...
Ты не тревожься, проснувшись одна в тёмной комнате,
В сказке обычно кончается всё хорошо.

Похолодало в позднем сентябре,
Всё чаще ветер с севера, чем юга.
Не слышно птичьих песен на заре,
Осиротела тихая округа.

И небосклон тяжёлый, неживой,
Затянутый громоздкой непогодой:
Ему под масть высокий волчий вой
В гортанях ветхих труб ливнеотвода.

И рощица рыжа как лисий хвост,
И дым трубы своё тепло теряет…
Летим туда, где много птичьих гнёзд,
Которые никто не разоряет…

Хуячил дождь без перерыва.
Прохожие месили грязь.
Стоял я голый с кружкой пива,
На мир заебанный дивясь.
Все, блять, какие-то смурные,
Все, блять, какие-то не те.
Кривые, злобные, больные,
В своей погрязли суете.
И я шагнул навстречу: люди!
Но кто-то в грязь меня толкнул.
И пиво вылилось на муди.
И я немножечко взгрустнул.
И я кричал: окститесь, бляди!
Или погибнете вотще!
Родные, дети, тети, дяди!
Да есть ли крест на вас ваще!?
Но глас вопящего в пустыне,
Увы, не тронул никого.
Все равнодушно мимо плыли.
Не люди, в общем, а говно.
И я вздохнул: опять хуево
Вы получились у меня.
И над Землёй взметнул сурово
Столпы Небесного Огня.