Летела сотня бубликов на юг.
Росли цветочки. Солнышко сияло.
Слепой механик шил морских зверюг,
Укутав жопу старым одеялом.
Пятнадцать дам, курсируя в тоске,
Зверюг чудесных ждали с нетерпеньем.
А тот всё шил в очках и в колпаке,
Гундя своё причудливое пенье.
И, наконец, зверюгу получив,
Её на части дамы разрывали
И лунной ночью, выйдя на обрыв,
От счастья непонятного рыдали.
Их слезы обжигали горячо.
И, прибежав к механику обратно,
Они ревели: дай ещё, ещё!
И клочья вверх бросали многократно.

Отведав деревянного компота,
Я спал, танцуя вальс, на потолке.
Крылатый чайник мучался зевотой,
Резиновой, как сосны в молоке.
Ботинок человеческий попался,
Куриный, как безумец, ну и что?
Варись же, саблезубая русалка,
Дразня спиралевидные пальто!
Я сам проснулся, вишенки нелепей.
Весь мир был однозначен и суров.
Гуляли мирно в треугольном небе
Стада кубообразных облаков.

...обиды прожиты, упрёки позабыты.
и след ноги, оставленный в грязи
покрыла пыль - прислужница часов.
всё так же хамовата продавщица,
всё те же рельсы гонят вдаль трамвай.
всё те же лето, осень и витрины
на староневском, как бы говорят,
что человек и все его проблемы,
смешат богов и развлекают вещи...

Россия дремлет в меркнущем овраге
у дамбы на изломе января.
Мелькает снег из резаной бумаги
в лимонно-жёлтом свете фонаря.

Ночь не нежна, она груба, как выкрик,
полным-полна сосущей пустоты.
Ложись в снега, укройся ими, выспись,
забудь, кто ты,
забудь врагов — им вскоре будет пусто,
забудь друзей по счастью и беде.
По гулкой черноте шагает путник
в заснеженное русское нигде.

Вертинский спит. В холодном лазарете
клубится недоступная весна.
Я напишу на голубой комете,
как на ракете:
«Дальше — тишина!»

И оправдываться не буду,
И проситься назад не стану.
Чуть потыкаю куклу Вуду
И обратно в сервант поставлю.

Посижу у окна в питейной,
Попускаю в стекло колечки,
И пойду на ночной Литейный,
И начну танцевать от печки.

Одинок? Ну и что ж такого?
Не красавец? Да так и было!
Но веселые три аккорда
Голова моя не забыла.

В этих звуках проснется удаль,
Стоит струн мне коснуться только.
И останусь я жив, покуда
Их мотив до конца не смолкнет.

Так кружитесь в осеннем вальсе,
Словно листья, седые кудри!
А печали делитесь на́ семь
И растайте в мудрёном утре.

И оправдываться не буду,
И проситься назад не стану.
Чуть потыкаю куклу Вуду,
И обратно в сервант поставлю.

Защемило и не отпускает.
Вроде мало жёлтого ещё,
но погода в городе такая -
дождевым шуршащая плащом.

Про неё не скажешь, не рассеешь
эту грусть, рукой не разведёшь...
Выпить - выпил. Что ещё умеешь?
Чирк да чирк - накрапывает дождь.

Осень. Бутыль пустая.
Сердца неровный стук...
Каменных сфинксов стая
клином летит на юг,

к самому устью Нила,
в древние времена...
Я им машу уныло
из своего окна.

Мне не пуститься следом
сквозь облаков бурьян.

Я уже слишком пьян...
Так я прощаюсь с летом

Там, где призраки бродят сутулые,
В переулках под вечным дождем,
Пела песенку девочка хмурая
Траляля, все мы скоро умрем.
Сколько было, насыпав ей мелочи
В бесконечно худую ладонь,
Прошептал я: прошу тебя, девочка,
Мне твоя травит душу гармонь.
Лучше спой мне про солнышко теплое,
Про кузнечиков, бабочек, пчел..
Но сказало дитё непутевое:
Извращенец бля нахуй пошел.
И побрел я глухими кварталами,
Под промокшим сутулясь плащем,
Напевая губами усталыми
Траляля, все мы скоро умрем.

Дождливо. Осень на дворе,
вороны в лужах что-то ищут.
И ветер свищет, ветер рыщет
в моем усталом сентябре.

Я выплеснулся весь наружу
и развалился по частям -
лежу, тужу, разбитый в хлам
и жду декабрьскую стужу.

Быть может, вновь меня скуёт
морозной ночью холод зимний.
Мои осколки соберёт,
заварит чай, потом уйдёт.

Не ходи по воде, не виси на гвозде,
не заканчивай эту строку...
Если замысел божий пошёл по пизде,
то куда уж тебе, дураку.

Ты - размытая тень между двух фонарей,
а внутри - только плесень и пыль.
Да в кармане ключи от ненужных дверей
бестолково звенят о бутыль,

возвещая, что жизнь до смешного легка,
и цена её - ломаный грош...
А по тёмному небу плывут облака,
а по тёмному небу плывут облака,
а под ним, там, где в море впадает река,
ты, как призрак, уныло бредёшь.