Всё было так, всё было не напрасно...
Б. Поплавский

Перебирая свои записные книжки, я вспоминаю разных поэтов, разбросанных во времени, которые оказали влияние на меня и мое творчество.
Читая книги и литературные журналы, иногда я выписываю интересные тексты, теперь у меня их целая коллекция из цитат и стихов.
Я брожу по лабиринтам онлайн библиотек до полуночи, долгими осенними вечерами, ощущая с поэзией чувство родства.
«стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьется", - писал Хармс.
Именно такое впечатление производит поэзия Бориса Поплавского

Как страшно уставать.
Вся жизнь течет навстречу,
А ты не в силах жить
Вернись в закуток свой.

Молчи и слушай дождь.
Не в истине, не в чуде
А в жалости твой Бог,
Всё остальное ложь.

С творчеством поэта, который стал одним из любимых, а томик его стихов - настольной книжкой, я пересеклась случайно, прочитав когда-то небольшую подборку в газете. стихи его доверительны, словно откровение, образны и современны, как будто написаны вчера.
Бориса Поплавского называли «первым и последним русским сюрреалистом» и «продолжателем традиций русской метафизической лирики».

Китайский вечер безразлично тих
Он как стихи пробормотал и стих
Он трогает тебя едва касаясь
Так путешественника лапой трогал заяц

«Поэзия Поплавского – это погружение в другой, астральный мир небытия, «уход в себя», стихи его необычны, они похожи на сон или бред, он обладает каким-то мистическим опытом проникновения в иные реальности», - напишет современный поэт и переводчик Eлена Дубровина о нем в одном из своих очерков.

При жизни автора вышел всего один сборник.
Когда обнаружилась совершенно неизвестная часть его архива, стало ясно, что поэт успел сделать очень многое за свою короткую в 32 года, драматичную и творчески насыщенную жизнь.
До сих пор остаются неразобранными более двадцати тетрадей, включающих дневниковые записи, наброски, незаконченные тексты, мысли о прочитанных книгах и философские вещи.

Снижался день, он бесконечно чах
И перст дождя вертел прозрачный глобус
Бог звал меня, но я не отвечал
Стеснялись мы и проклинали робость

Борис Поплавский из плеяды серебряного века, его судьбу, как и судьбы многих литераторов, изменила послереволюционная эмиграция.
Французский был его вторым родным языком.
И вначале в Париже он посещает Художественную академию, увлекается работой над портретами, пробует себя в кубизме и пишет супрематистские картины.
Поэт часами бродит по живописным улочкам, рисует с натуры, пишет стихи. В то же время иногда печатается в литературных журналах русской эмиграции и посещает авангардистские «левые» объединения.
Там же, в самом сердце Франции, Поплавский встречается с Кришнамурти: об этой встрече, сыгравшей решающую роль в его духовной жизни, он расскажет в дневнике.

Париж становится для поэта второй родиной. Он занимается всем, торопясь жить, работать, мечтать.
Так же выступает перед русской аудиторией в литературных кафе, параллельно посещая занятия в Сорбонне. Позже университетом для него становится библиотека, где он самостоятельно изучает работы немецких мистиков, древних, философию и мировую литературу. Кроме литературных занятий он посещает церковные службы, становится вегетарианцем.

В Берлине Поплавский встречается со многими видными литераторами и художниками, именно здесь он оставляет карьеру художника и окончательно выбирает стихотворное ремесло.

Поэт любит бродить по ночному Парижу или долго сидеть на скамейке парка, прислушиваясь к ночной тишине.

Там в снежном замке солнце умирает
Благословляя желтою рукой
Как холодно здесь осенью бывает
Какой покой
Как далеко один здесь от другого
Кричи маши так только снег пойдет

По дороге домой он покупает табак и полые французские свечи, вероятно, чтобы работать по ночам.
Из дневника Поплавского: «Кто знает, какую храбрость одинокую надо иметь, чтобы еще писать без ответа и складывать перед порогом на разнос ветру...»

Как тяжело катить стеклянный шар:
В нем жизнь прошла наедине с собою.

Мизерного пособия от Синдиката французских художников, в котором состоит Борис Поплавский, хватает только на полунищенское существование.
Внешние успехи оказываются весьма эфемерны, его личная жизнь в силу обстоятельств не складывается и та внутренняя одинокость, которую он ощущает от неустроенности, безнадежности и обособленности пронизывает все его творчество. «...по-прежнему без аудитории, без жены, без страны, без друзей», из дневников.
Возможно, для поэта, смерть была неким избавлением от страданий, выходом из того тупика, в который его загнала эмиграция.

Зачем вставать? Я думать не умею. Встречать друзей? О чем нам говорить? Среди теней поломанных скамеек
Еще фонарь оставленный горит. До вечера шары стучат в трактире, Смотрю на них, часы назад идут. Я не участвую, не существую в мире, Живу в кафе, как пьяницы живут. Темнеет день, зажегся газ над сквером.
Часы стоят. Не трогайте меня, Над лицеистом ищущим Венеру Темнеет, голубея, призрак дня.
Я опоздал, я слышу кто-то где-то Меня зовет, но победивши страх, Под фонарем вечернюю газету Душа читает в мокрых башмаках.

«Долгие, белые дни без храбрости, без счастья, без сил, совершенно без благодати над недостроенными развалинами потерянной, недооцененной, небрежением проигранной, недоигранной внешней жизни, проклятие раскаленной дороги», запишет он в дневнике.
«Поэт всегда казался иностранцем — в любой среде, в которую попадал; он всегда был точно возвращающимся из фантастического путешествия, изначально был чужим, - вспоминал о Поплавском Гайто Газданов, - его литературная обреченность стала еще очевиднее, еще трагичнее: у него в жизни не было ничего, кроме искусства и холодного, невысказываемого понимания того, что это никому не нужно. Но вне искусства он не мог жить. И когда оно стало окончательно бессмысленно и невозможно, он умер»

Спать. Уснуть. Как страшно одиноким.
Я не в силах. Отхожу во сны.
Оставляю этот мир жестоким,
Ярким, жадным, грубым, остальным.

«Ему досталась смерть по жребию». Путь поэта оборвался от передозировки наркотиков в 1935 году в Париже. Было ли это самоубийство, убийство или случайная смерть – так и осталось неяcным.

***
Там ножницами щелкали вдали
Ночные птицы, отрезая нити,
Которыми касались короли
Иных миров. Что делать Вам? Умрите.
Попробуйте молиться в мире снов.
Но кто-то плакал на дворе вдали:
Он собирал лоскутья и обрезки

Позднее окажется, что кроме мифа о жизни и творчестве Поплавского, сложились мифы и о его смерти.
И честнее всех поступила Анна Присманова, поэтесса первой волны эмиграции, посвятившая Борису Поплавскому не вымышленную главу в книге воспоминаний, а простое искреннее стихотворение:

Любил он снежный падающий цвет,
ночное завыванье парохода...
Он видел то, чего на свете нет.
Он стал добро: прими его, природа.

как в лес носил видения небес
он с бледными котлетами из риса...
Ты листьями верни, о жёлтый лес,
оставшимся - сияние Бориса.