Он начинает сам с собою говорить,
На улице, в троллейбусе, в метро,
О том как этот город разлюбить,
И после этого не выпрыгнуть в окно.

На тротуарах телефоны Дам,
Под снег ложится вымерзшая грязь,
На крыше школы из горла Агдам,
И Млечный путь. Над городом смеясь,

Летит Архангел с медною трубой,
Галчат голубоглазых дикий смех,
А он все спорит в голос сам с собой,
И снег глотает, лежа у застрех.

Впереди горизонт
и снегов очевидная талость
перед линией этой,
условной границей, чертой,
порождает такую, забытую богом, усталость,
что, как вкопанный, встанешь и взгляд — ошалелый, чудной
устремляешь туда, где чуть слышные всполохи света
беспричинно ласкают сосновую, гулкую медь,
иллюзорен рубеж
в осознанье
душа-непоседа
созерцать продолжает,
а может быть просто — смотреть
на всё то, что когда-то казалось мученьем и пыткой:
эти сосны, река и холмистость её берегов,
через час или два появляется в воздухе — нитка —
золотая прожилка, скрепленье соседних миров.
И теперь горизонт — никакая уже не граница,
а всего лишь — фрагмент бесконечно другого пути...
Одиноко стоишь, как на белом листе — единица
и сто тысяч нулей ты способен уже обрести.

На первый взгляд, на пустой странице
жизни негде существовать:
никаких укрытий, тени, пищи —
одна равнина потенциальных знаков, то есть
пустота пустота пустота
однако

давайте рассмотрим страницу
в разрезе:

там, под слоями снега
пьют потихоньку мхи и дремлют
крохотные тёплые мыши,
похожие на ушные раковины;
корни опутали лёд, карусели,
дорожные знаки,
словом
поверхность
обманчива.