(из цикла *Чёрные Блюзы*)

стук ботинок по питерской мостовой
звук особый как тайный пароль в мир иной
толь из этого звука на свет я родился
или же
это уже после смерти моей чистилище

может быть то и другое - разница не велика
но не знал я что вечности тьма так гулка́
так отчётливо эхо .литой бесконечности
но на ощупь здесь нет вещей
ощущения те ещё

от чего отражается звук?
отчего отражаюсь я?
обретение тени небытия

в Книге Судеб рисунок
не буквенная череда
я бредущий по Питеру навсегда

Почитаю, отложу,
После снова почитаю.
В тихом доме обитаю,
Чем безмерно дорожу.
В доме тишь, а за окном
Снег задумчивый летает.
Вечность дни мои листает,
Как рука старинный том...

***
о Кишинёве мне'ль писать?. -
о преисподне Бессарбской
где был согрет цыганской кастой -
Свободой в тысячу карат

ещё не опустел стакан
а я уже марал тетрадку
и мой пятнадцатый аркан
насыщен был предчувствьем сладким

и кровь запретного плода
сочилась сквозь улыбку жизни
по озорным её ногам
от зарождения до тризны

и трижды прокляты людьми
чадили бесы в центре зала
и средь цыганской голыдьбы
меж ними Лярва танцевала

и я - как одержимый пел -
ревел ей пламенные оды
чернил кровавый тулбурел
усы чертил на юной коже

и шестистопного коня
таврил иссине-чёрной лямбдой
и бледно-синего меня
он уносил из драки стадной

наутро.. скозь шелковиц синь
скитаясь в дебрях Старой Почты
я не прощения а сил
просил у Духов прошлой ночи

и тридцать с третью лет спустя
бредя по тем же перекрёсткам
я встретил своего коня
что'б смерть принять по праву тёзки

но не признав при свете дня -
отпрянул гордо седогривый -
взглянул и молвил : чур меня! -
от седоков самолюбивых..

Хозяин мой - хмельной Поэт
Свободный от замашек барских..

Похмелье. Старая тетрадь.
И райский воздух Бессарабский

там где слоны плывут на рыбе
и черепаха на оси

растянут на небесной дыбе
иже еси на небеси

где муку объясняют словом
и слово сыплется мукой

там человек лежит поломан
непонимающий такой

он на неведомых дорожках
полупрозрачный и нагой

и станет птицей
или кошкой

а может живностью другой

отражаясь в стекле
состоянием ракушки
то запястья сжимая
то снег

я сквозь Питер иду
вежливо-матовый
словно выдуманный
человек

на мецанье зарниц
отвечаю мерцающей
аритмией - кругом трамвай

и поребрик границ
оббивает играючи
тектонитовый скрип
окраин

я не верю себе
я не верю оковам сна
в медитацию лени лет

и когда в мою жизнь
вдруг нагая придёт весна
она будет как стоптаный снег

по нему я уйду
отраЖаться в мечте витрин
на безумие оберег

и наверно к Тебе
я вернусь навсегда один
дважды выдуманный человек

За полустанком – край старообрядцев.
На полустанке – полночь, ветер, я.
Чужому здесь положено теряться
И опасаться дикого зверья.

Но есть тропа, петляющая змейкой –
В чащобы глушь сквозь цепкие кусты, –
Для посвящённых: тайная лазейка
Из мира ссор, тревог и суеты.

Пройду по ней, где корни шаг сбивают,
Ветвям поклоны требует тайга –
Туда, где ждёт меня, не уставая,
Бессмертный дух родного очага.

Влечёт к истокам родовая сила,
К теплу печи медвежьего угла…
За полустанком – тёмная Россия,
Огни вагона поглотила мгла.

Время моё – это сумерки. Зимние сумерки.
Сумерки в городе. Городе, спящем пока.
Время хожденья по твёрдости ждущей весну реки,
Время хожденья по нежности снежного мха.

Синие дремлют сугробы, желты фонари ещё,
Шаг нарушает божественный дар тишины.
Сердце открыто и ждёт обретенья сокровища.
Спят до будильника люди, и мне не нужны.

Время должно замереть ли, навеки запомниться –
Запечатлею, чего не увидеть во сне:
Сказкой чудесной опять одарила бессонница.
Улочка. Лавочка. Ёлочка. Новенький снег.

Место и время как повод себя и покой найти
Или вернуться, пока не навеки ушёл...
Ты не тревожься, проснувшись одна в тёмной комнате,
В сказке обычно кончается всё хорошо.

Похолодало в позднем сентябре,
Всё чаще ветер с севера, чем юга.
Не слышно птичьих песен на заре,
Осиротела тихая округа.

И небосклон тяжёлый, неживой,
Затянутый громоздкой непогодой:
Ему под масть высокий волчий вой
В гортанях ветхих труб ливнеотвода.

И рощица рыжа как лисий хвост,
И дым трубы своё тепло теряет…
Летим туда, где много птичьих гнёзд,
Которые никто не разоряет…

Стена с распятиями трещин,
тик-так, тик-так за упокой.

И он укладывает вещи
в рюкзак с обломанной дугой.
И он завязывает кеды
и погружается в пейзаж,
чтоб до последнего покеда
искать придуманную блажь.
А там всё так же и туда же
уходят в дымке голубой
кривые, ломаные стражи,
и загребают за собой
июнь прожжённый и понурый,
пустую трассу, Млечный Путь.

Она не вспомнит. Дура-дурой.
Но позвонит когда-нибудь

На востоке яблоко –
вира, вира, –
выслепляет золотом Будд и Шив
маленький секрет большого мира:
Солнце не погаснет, пока ты жив.
Дзеном отворится святая тайна:
и без приключений хорошо.

И падёшь на лавочку –
майна, майна, –
собирать занозы на букву Жо