У них задача — корчевать,
у них есть злость и гимн.
Я здесь затем — чтоб врачевать
и низачем другим.

В ничто сминаются века,
в разжёванный насвай.
В зрачках седого старика —
качается сарай.

Старик ушёл лицом в дрова,
и света не просил.
Я, воскрешающий слова —
его не воскресил.

Он шёл огромный по росе
прозрачный и ничей.
Я здесь затем — зачем и все,
и небо и ручей.

***
Когда-нибудь, когда
не будет ничего.
В разбитый Будапешт
войдëт озябший Будда.
И камни не поймут
учения его.
И треснет под ногой
вчерашняя посуда.
И крохотный фрагмент
еë преломит свет,
и преломленый свет
источник свой забудет.
Но Будда знал всегда,
что будущего нет —
что будущего нет
и никогда не будет.
И потому ему
позволено дойти
из самого конца
до самой середины.
Последний человек,
столетний карантин,
сгоревшая звезда,
целующая льдины.

Гулко стучится в окно, размеренной дробью прогнав мои сны.
Альбатросов другого мира, иных времён.

Струйками пляшет по стёклам, размыв отраженье немых фонарей.
Разбудив во мне осень, манит к себе.
Ветром играя в листве подгоняет: "Скорей!"...
Ночью Дождь.

Верно ведёт по воде, спрятав за пазухой око луны.
Поит до устали воздух назло духоте напомаженных дней.
То нарастая, то затихая, правит дыханьем ночи.
Словно боясь одиночества, просит:"Кричи!"...
Чёрный Дождь.

Видно пора уходить, вдруг умолкает уняв свой порыв.
Выжав до капли себя, уносит прочь пучину страстей.
Но не прощается с верой продолжить игру.
Еле заметным шуршанием трав шепчет: "Вернусь!"...
Ночью чёрный дождь.


Автор живет г.Комсомольск-на-Амуре.