Это добрая, неторопливая философская сказка о фантастических приключениях автора и его друзей – Доброй Змеи, Кутенейского Барана Крэга и Морского Гридига.

В 1968 году Булат Окуджава жил в Ялте и писал оттуда письма своему маленькому сыну, в которых рассказывал истории о приключениях хорошо известных мальчику персонажей (фигурок и предметов, находящихся в доме). Таким образом, он хотел приучить его к чтению. Для того, чтобы ребёнку было интереснее читать, каждое письмо заканчивалось неожиданной загадкой, вопросом, историей, требующей продолжения. Всего было написано 12 писем. Однажды эти письма увидела Белла Ахмадулина. «Да это же готовая повесть!» - сказала она. Так появилась книга.

Поначалу планировалось издать аудиокнигу «Прелестные приключения» в формате аудиоспектакля: её должны были начитать профессиональные актёры. Вдова Окуджавы, Ольга Владимировна, одобрила эту идею и поделилась ею с сыном, который сообщил, что у него есть уникальная аудиозапись этой сказки, сделанная отцом за несколько лет до смерти. Аудиозапись была восстановлена, очищена специально для издания и снабжена полноценным музыкальным оформлением. Кажется, что Булат Шалвович сидит на берегу моря и рассказывает сказку собравшимся вокруг ребятам, а Добрая Змея, Кутенейский Баран Крэг и Морской Гридиг расположились рядом и важно кивают головами.

Я жил на берегу моря в белом доме. Уже несколько дней шли дожди, гудел ветер и по морю гуляли высокие волны. С утра до вечера я высматривал в подзорную трубу: нет ли приключений? Но какие же приключения в дождливую погоду?
Однако ветер постепенно успокоился, буря улеглась, снова засияло солнышко, и ко мне вдруг заявился баран, то есть Кутенейский Баран, то есть Кутенейский Баран по имени Крэг.
– Скучно жить одному, брат, – сказал он. – Давай жить вместе. Ты не будешь возражать, если я у тебя останусь?
– Наоборот, – сказал я, – живи сколько хочешь. Ведь вместе мы скорее найдем какое-нибудь приключение, и наша жизнь будет иметь смысл.
– Ура! – крикнул Крэг и остался у меня.
Так как он вообще жил в Кутенейских горах, он сразу же устроился у меня на шкафу.
– Ах, как здесь хорошо! – воскликнул он. – Ну просто как в горах!
Вдруг дверь отворилась, и в комнату вползла змея. Мы с Крэгом очень испугались, ведь она могла нас укусить. А мы с Крэгом этого не любили.
– Да как ты посмела! – закричал я.

Я в парке имени его
гулял с бульдогом
и дерева руками трогал,
но не услышал ничего.

Они молчали; в тишине
кора скрипела,
я прислонился между делом,
взрывались звёзды в вышине.

1976

Запись в дневнике 1973

Когда я увидел архангела Гавриила — а это был именно Гавриил, потому что в руках у него приютилось комнатное растение — меня больше всего поразил запах его одеколона, напомнивший гэдээровскую парфюмерию и влажный древесный дым. Никто в трамвае не узнал его, не обратился к нему и не поприветствовал, как полагается всем земным существам при встрече с чинами небесными. Я склонил голову в знак почтения и предложил ему совиньон блан, хоть это был и не совиньон блан, а обычный белый мускат. Гавриил все понял, но отказываться не стал, потому что вино, как известно, это кровь Господня, даже если оно белое и сделано в коммунистическом царстве. Вытерев рукавом пиджака губы, архангел произнес:
— Почитаешь ли ты херувимов небесных, речных и живущих в ветвях акаций так же, как почитаешь нас, поставленных над синими звёздами?
— Как мне знать, почитаю ли я?
— Если смотришь трепетно и страждуще, — Гавриил взял бутылку и сделал еще несколько глотков, — то почитаешь. А если почитаешь, то будешь угоден всему воинству небесному и умрешь легко.
— Разве смерть не горька? — я был чрезвычайно взволнован, но не подал виду.
— Горька, но тишина слаще похмельного мытарства, — архангел поднялся и отряхнул пиджак. — Я выхожу на следующей. Возьми это растение, поставь в жилище своём и будь с ним нежен и обходителен.
После этих слов Гавриил отдал мне глиняный горшок и выскочил из трамвая. Листая вечером ботанический атлас, я обнаружил, что растение более всего напоминает эвкалипт, а именно — Eucalyptus cinerea. Ночью мне дышалось так хорошо и свободно, как будто я сам был комнатным растением.

Да будь ты хоть кем воспитан –
такая судьба, чувак, –
пергамент вином пропитан,
пропитан не просто так.

Не просто тоска играет
и музыку льет в рукав,
и музыка та сверкает –
скажи мне, что я не прав?

Тогда не рычи на Феба,
а просто играй ему –
про облако и про небо,
ненужное никому.

1972

Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Собирайтесь-ка гости мои на мое угощенье,
Говорите мне прямо в глаза чем пред вами слыву,
Царь небесный пошлет мне прощение за прегрешенья.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

В темно-красном своем будет петь для меня моя дали,
В черно-белом своем преклоню перед нею главу,
И заслушаюсь я и умру от любви и печали.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

И когда заклубится закат по углам золотея,
Пусть опять и опять предо мной проплывут наяву,
Синий буйвол и белый орел и форель золотая.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Из цикла "Подруга"

Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Ум - отрезвлённей, грудь - свободней,
Опять умиротворена.
Не знаю, почему. Должно быть
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
Так простояла я - в тумане -
Далёкая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный - этот вот,
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пёс.
И даже нищая певица
Меня не довела до слёз.
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
- Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.

24 октября 1914

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

1912

Сколько раз я мечтала
в долгой жизни своей
постоять, как бывало,
возле этих дверей.
В эти стены вглядеться,
в этот тополь сухой,
отыскать свое детство
за чердачной стрехой.
Но стою и не верю
многолетней мечте:
просто двери как двери.
Неужели же те?
Просто чье-то жилище,
старый розовый дом.
Больше, лучше и чище
то, что знаю о нем.
Вот ведь что оказалось:
на родной стороне
ничего не осталось, —
все со мной и во мне.
Зря стою я у окон
в тихой улочке той:
дом — покинутый кокон,
дом — навеки пустой.

Автобиографическая проза. Воспоминания. Дневниковая проза. Статьи. Эссе.
Поэзия вечной мужественности

Эренбургу

Передо мной книга Б. Пастернака "Сестра моя Жизнь". В защитной обложке, отдающей сразу даровыми раздачами Юга и подачками Севера, дубоватая, неуютная, вся в каких-то траурных подтеках, - не то каталог гробовых изделий, не то последняя ставка на жизнь какого-нибудь подыхающего издательства. Такой, впрочем, я ее увидела только раз в первую секунду, как получила, еще раскрыть не успев. Потом я ее уже не закрывала. Это мой двухдневный гость, таскаю ее по всем берлинским просторам: классическим Линдам*, магическим Уитергрундам** (с ней в руках - никаких крушений!),брала ее в Zоо*** (знакомиться), беру ее с собой к пансионскому обеду, и - в конце концов - с распахнутой ею на груди -с первым лучом солнца - просыпаюсь. Итак, не два дня, - два года! Право давности на два слова о ней. _________________ * Липы (нем.) ** Метро (нем.) *** Зоопарк (нем.)

Пастернак. - А кто такое Пастернак? ("Сын художника" - опускаю.) Не то имажинист, не то еще какой-то... Во всяком случае, из новых... Ах, да, его усиленно оглашает Эренбург. Да, но вы ведь знаете Эренбурга? Его прямую и обратную фронду!.. И, кажется, и книг-то у него нет...
Да, господа, это его первая книга (1917г.) - и не показательно ли, что в наше время, когда книга, имеющая быть написанной в 1927 г., проживается уже в 1917 г. Книга Пастернака, написанная в 1917 г., запаздывает на пять лет. - И какая книга! - Он точно нарочно дал сказать все - всем, чтобы в последнюю секунду, недоуменным жестом - из грудного кармана блокнот: ""А вот я... Только я совсем не ручаюсь..." Пастернак, возьмите меня в поручители перед Западом - пока - до появления здесь Вашей "Жизни". Знайте, отвечаю всеми своими недоказуемыми угодьями. И не потому, что Вам это нужно, - из чистой корысти - дорого побывать в такой судьбе!

Стихи Пастернака читаю в первый раз. (Слышала - изустно - от Эренбурга, но от присущей и мне фронды, - нет, позабыли мне в люльку боги дар соборной любви! - от исконной ревности, полной невозможности любить вдвоем - тихо упорствовала: "Может быть и гениально, но мне не нужно.") - С самим Пастернаком я знакома почти что шапочно: три-четыре беглых встречи. - И почти безмолвных, ибо никогда ничего нового не хочу. - Слышала его раз, с другими поэтами, в Политехническом Музее. Говорил он глухо и почти все стихи забывал. Отчужденностью на эстраде явно напоминал Блока. Было впечатление мучительной сосредоточенности, хотелось - как вагон, который не идет - подтолкнуть..., "Да ну же...", и так как ни одного слова так и не дошло (какие-то бормота, точно медведь просыпается), нетерпеливая мысль: "Господи, зачем так мучить себя и других!"

Тепло, беспокойно и сыро
Весна постучалась ко мне
На улице тают пломбиры.
И шапки упали в цене.

Шатаюсь по улицам синим
И, пряча сырые носки,
Во всех незнакомых гостиных
Без спроса читаю стихи.

Чужие курю папиросы
И, пачкая пеплом ладонь,
На стенах сегодня без спроса
Окурком рисую мадонн.

Я занят веселой игрою -
Я солнечных зайцев ловлю,
И рву васильки на обоях,
И их васильками кормлю.

Красивая женщина моет
Окно на втором этаже.
Я занят весёлой игрою.
Мне нравится этот сюжет.

Киваю случайным прохожим,
По лужам иду напрямик.
А вечером спрячусь в прихожей,
Поплачусь в чужой воротник.