Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

Когда я вырасту большой, я снаряжу челнок.
Возьму с собой бутыль с водой
И сухарей мешок.
Потом от пристани веслом
Я ловко оттолкнусь,
Плыви челнок! Прощай, мой дом!
Не скоро я вернусь.
Сначала лес увижу я,
А там, за лесом тем,
Пойдут места, которых я
И не видал совсем.
Деревни, рощи, города,
Цветущие сады,
Взбегающие поезда
На крепкие мосты.
И люди станут мне кричать:
“Счастливый путь, моряк!”
И ночь мне будет освещать
Мигающий маяк.

Художник Alexandre Louis Jacob

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счётчиком. А если войдёт живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

1970(?)

Иосиф Бродский с женой Марией Соццани

Воробьи и грабители,
посетители кладбища,

Где могильные плиты—
черно-белые клавиши,

По которым ударят
пальцы Господа Бога

В час, когда засверкает
Страшный Суд у порога,

Воробьи и любители
Похоронной процессии,

Ни в стенах Новодевичьих,
ни в московском предместий,

Средь крестов покалеченных,
словно птицы в капкане,

Не найти вам отмеченный
моим именем камень.

В стекла порта воздушного,
перестав разговаривать,

Я уткнусь равнодушно,
словно рыба в аквариум.

И в ответ не рванется
мне навстречу земля,

Лишь на горле сойдется
горизонта петля.

Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.

Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина — дремучий лес Тайгета,
Их пища — время, медуница, мята.

Возьми ж на радость дикий мой подарок —
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

1920

Я больше не буду бродить по дорогам,
В пути окликать и собаку, и кошку, –
В какой-то избушке – со стареньким Богом
Я буду играть в дурака понарошку.

Судьба за судьбою – за картою карта,
За картою карта – все беды и страхи,
И всё, что с годами ушло безвозвратно,
И чьё-то лицо на престоле и плахе...

И как же занятна игра эта с Богом
И мутной луны за окошком радушье...
Я больше не буду бродить по дорогам,
Мне с Господом Богом уютно в избушке.

Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть тёплом - пыль и дёготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть
Выздоравливаю от зимы.

Я иду домой возможно тише.
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колёс и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,
Оттого, что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.

Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе, едва нагретом...
- Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.

Шум и знакомые лица
В голове - малиновый звон
Толи все это мне только снится
Толи вся жизнь - это сон
И каждый день я воскресаю
И каждую ночь я сгораю дотла
Семь кругов ада и рая
И только одни небеса

Но...
Нет, слышишь, нет
Не пугай меня, не путай
А не то я все забуду
Я и так уже готов
Нет, слышишь, нет
Не бери меня на жалость
Ее больше не осталось
После долгих-долгих-долгих-долгих снов

Спирт жжет мои вены
Дым ест глаза
Ночные сирены, Нью-Йорка и Вены
Я слышу их голоса
Море грехов и море покоя
Сотни друзей и тысячи дам
Я видел и слышал, и делал такое
Что вряд ли поверил бы сам

Спросил я у старых корсаров
Почём гарпуны на джейранов
Мне главный с улыбкою жуткой
Со шрамом, без левой ноги

Сказал, выпив рома из рога
Зачем тебе это, сынок?
Зачем тебе это?!

И сказал я тому корсару
Что давно, ещё в детстве
Цыганка мне нагадала
Бороздить седой океан!

И выдал он мне трезубец
Из крепкой крупповской стали
В вёселых свастиках древко
И руны Вотана на нём

Не страшны нам ни бог и ни дьявол
Мы седой бороздим океан
Гарпунами глушим джейранов
С нами Дёниц- гросс-адмирал

Когда я умер с моря выл норд-ост
Дракар горящий мой погост
Когда я умер взорвалось солнце
Сметая звезды обрушилось в море
И все погибло когда я умер
Остались только кошки и совы
И акулы да кистеперые рыбы вышли на берег
Как собаки сбились в стаи, жрали негров

Когда я умер некрофилы откопали Цоя
Внебрачного сына Йоко Оны и заплакали иконы
Когда я умер меня крестили по мимо воли
Забыв о предках ,забыв о Торе. Один! Один! Один!


Через несколько месяцев после смерти Константина Ступина разработчики игры «Ash of Gods» создали в память о нём персонажа по имени Руор.