Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.

Над головой
созвездия мигают.
И руки сами тянутся
к огню…

Как страшно мне,
что люди привыкают,
открыв глаза,
не удивляться дню.
Существовать.
Не убегать за сказкой.
И уходить,
как в монастырь,
в стихи.
Ловить Жар-птицу
для жаркого
с кашей.
А Золотую рыбку -
для ухи.

Рыбу купил и съел
Рыба чешуйчата
Нет никаких дел
Суетность и тщета
Слово и есть залог
Эти слова больны
Мой примитивен слог
В свете такой луны
Я примитивен сам
Вот я хожу во сне
И к четырем часам
Что-то кричит во мне
Ворон сорока тварь
С перьями не понять
Вот он уже январь
Вот меня не обнять
Не подойти ко мне
Даром что есть земля
Я не лежал в земле
Сбитые доски для
Черновика в столе
Я же увидел сон
Окна до потолка
Водка для похорон
Черная как река
Мне не хватает тризн
Оясомнамбула
Я не запомнил жизнь
Если она была
Значит была во сне
В омуте для больных
Рыбою на блесне
Билась внутри немых
Это знакомый ритм
Помню по дневнику
Лезвия сотни бритв
Тянутся к языку
Я говорю про речь
Пьющих вино луны
Мне бы хотелось лечь
Чтобы увидеть сны
Как желтоватый воск
Тает на муляже
Тела и тлеет мозг
Я не проснусь уже

1979

Как-то приснился мне
— нет, не Гомер-Омир —
на голубом слоне
Хлебников Велимир.

Вишну! — кричал я, — ты!
Или всё это сон?
Розовые цветы
хоботом нюхал слон.

Солнце — багровый шар.
Тонких носилок тень.
Так начинался жар,
я просыпался: день.

Тусклый, сквозь шторы, свет;
воздух — как бы вода.
Было мне десять лет,
я умирал тогда.

Лают бешено собаки
в затухающую даль,
я пришел к вам в черном фраке
элегантный, как рояль.

Было холодно и мокро,
жались тени по углам,
проливали слёзы стёкла,
как герои мелодрам.

Вы сидели на диване,
походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
леденящий пистолет.

Расположен книзу дулом,
сквозь карман он мог стрелять,
я все думал, думал, думал -
убивать, не убивать?

И от сырости осенней
дрожи я сдержать не мог,
Вы упали на колени
у моих красивых ног.

Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами -
элегантный, как рояль.

1959 год

Как-то приснился мне
— нет, не Гомер-Омир —
на голубом слоне
Хлебников Велимир.

Вишну! — кричал я, — ты!
Или все это сон?
Розовые цветы
хоботом нюхал слон.

Солнце — багровый шар.
Тонких носилок тень.
Так начинался жар,
я просыпался: день.

Тусклый, сквозь шторы, свет;
воздух — как бы вода.
Было мне десять лет,
я умирал тогда.

1997

Тогда, когда любовей с нами нет,
Тогда, когда от холода горбат,
Достань из чемодана пистолет,
Достань и заложи его в ломбард.
Купи на эти деньги патефон
И где-нибудь на свете потанцуй...

Над головой
созвездия мигают.
И руки сами тянутся
к огню...

Как страшно мне,
что люди привыкают,
открыв глаза,
не удивляться дню.
Существовать.
Не убегать за сказкой.
И уходить,
как в монастырь,
в стихи.
Ловить Жар-птицу
для жаркого
с кашей.
А Золотую рыбку -
для ухи.

Сначала в бездну свалился стул,
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом - учебник "Родная речь",
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.
1966

Веди меня аллеями пустыми,
о чём-нибудь ненужном говори,
Нечётко проговаривая имя.
Оплакивают лето фонари.

Два фонаря оплакивают лето.
Кусты рябины. Влажная скамья.
Любимая, до самого рассвета
Побудь со мной, потом оставь меня.

А я, оставшись тенью потускневшей,
Ещё немного послоняюсь тут.
Всё вспомню: свет палящий, мрак кромешный.
И сам исчезну через пять минут.