друзья ушли но дверь открыта
покуришь быстро и назад
опишешь им картину быта
ту что увидел миг назад

второе января сегодня
и под невидимой звездой
разбитый шарик новогодний
на тихой улице пустой

Смеркалось. Тени по стене
передвигались пантомимой.
В полузашторенном окне
сгущался вечер. Мысли мимо
все плыли, плыли не спеша,
не оставляя впечатлений.
Я день минувший провожал
спокойно и без сожалений.
Темнела ночь. В моём окне
исчез, как дымка, день вчерашний.
А тени плыли по стене,
И было мне совсем не страшно.

Ветра нет, а ель трясёт ветвями.
Это Солнце придумало нас с вами.
А в Казахстане, было дело, знал пацана.
Его придумала ночью Луна.
Ветра нет. Ели нет и в помине.
Только голос слыхать в ледяной пустыне.
Мы, как сорго аллепское,
Колосками уходим ночью.
Чтобы ждать и молчать
Да зёрна бросать на незримую почву.

срезы кольчатого дыма,
скосы контурных небес.
сосен выплеснутых мимо
малахитовый отвес.
воздух — матовый мицелий —
не набух еще пока,
и стоят без всякой цели
винтовые облака.

Гляжу на черный водоем,
На чашки липкий окоем
И думаю о смерти.
Не умереть ли нам вдвоем,
Порвав все взятое в наем,
Как письмецо в конверте?

Ведь те из нас, кто посмелей,
Твердят, что вместе веселей
Обнявшись падать в бездну.
Оставим свечи и елей
На погашенье векселей
И два свободных места…

Красное солнце, синяя черепаха,
Зимняя черепаха переплывает снег.
Солнце утонет, снег превратится в сахар,
Синяя черепаха будет бродить во сне
Между слепыми рыбами и штормами,
Шторными складками перед окном шурша.
Синяя черепаха – большая мама –
Тихо баюкает спящего малыша.
Звёзды идут мимо окон и ей кивают,
И черепаха кланяется в ответ.
«Скоро и я в небеса поплыву за вами,
Только на панцирь солнечный ляжет свет.
Спит мой ребёнок, сон его самый южный –
Белый песок и ракушки на берегу.
В небе сегодня выла Большая Вьюга,
Я заблудилась в белом густом снегу.
Этот малыш так горько во сне заплакал,
Что я вошла его, сонного, покачать».

Спи, ненаглядный, синяя черепаха
В небе заснеженном плавает по ночам.

Раз в году, 19 декабря
Мёртвым поэтам разрешают
Полетать за поездами.
А у нас на столе грузди
Со морозными звездами.
Силюсь прочитать что-то из небесного букваря,
Спотыкаюсь на эфиопской букве Хаут.
Засыпаю и с теми, кого уже нет,
За столом выпиваю немного красного.
Но больше уже ничего не могу сказать,
Кроме глухого глоттального щелевого согласного.

Я снова остался один,
Без всяких на то причин.
Со мною мой старый диван,
Свидетель душевных ран.

Со мною любимый кот,
Он выслушает, поймёт.
С котом хорошо вдвоём,
И к нам никто не придёт.

Просыпаешься,

видишь дверной проём.
Сгорбленным старцем
куртка висит в прихожей.
Свет неразборчив,
тихо съедает дом.
Тихое утро
на тихую смерть похоже.

Шевельнёшься —

болью кольнёт едва —
вскроется сгусток
едких воспоминаний.
В стенах застыли крики,
в словах — слова.
Горечь уляжется,
горечь с закатом встанет.

Поднимаешься,

Входишь на кухню. Чай.
Лишняя чашка
тихо вспорхнёт. На части.

Улыбаешься,

стенам теперь — молчать.
Колкое,
одинокое
тихосчастье.

Были облака белее ваты.
Мухоморы мощные росли.
Прыгая под небом волосатым,
Мы лягушек-роботов пасли.
Их спиралевидные пружины
Без конца играли вальс Бостон.
Мятных гор царапали вершины
Солнца нежный синхрофазотрон.
Припадая к этим сладким ранам,
Мы вкушали знания и сны.
В головах рассасывались тайны.
Знанья были свежи и вкусны.
Это все удачно проходило.
Возле кухни, до тех пор, пока
В пасти золотого крокодила
Солнце не пропало на века.
Ты скачи, моя лягушка-робот,
Ты неси меня на смертный бой.
В крокодилий выдуманный хобот
Я пущу стрелу одной ногой.
Выйдет наше солнце дорогое,
Упадет на травку крокодил.
Вновь настанет время золотое,
Время процветанья добрых сил.