Пока бузят, роняя перья,
орлы на выцветших гербах,
пока по швам трещат империи,
а императоры в бегах;
пока искрится, догорая,
Эпохи высохший чурбак,
нальём и выпьем, дорогая.
Нальём и выпьем. Просто так.

И безобразных страхов чудища
уйдут, вздыхая тяжело...
Ты только не болтай о Будущем.
Оно пришло.

Жил у Синей реки в високосном году
Нелюдимый ведун, чародей, чароплёт.
Говорили, он сильным был, чёртов колдун,
Мог беду отводить — и заковывать в лёд.
Он любил тишину, и на зыбкой воде
Рисовал иероглифы тонкой рукой.
Его силой был умный холодный покой
И невидимое
Ледяное Нигде.

В час, когда мотыльки подлетают к костру,
Сладко плещется рыба на лунной мели,
Искривилось пространство и время вокруг —
Мятным запахом, тонкой усмешкой Лилит.
Стала лёгкой, как небо, его голова,
Припадая к земле, заскулил его пёс.

… Посмотрела в глаза, прошептала слова.
И ее заклинание ветер унёс.

Будто тонкое жало коснулось сквозь сон —
Чутким телом он сразу почувствовал страх.
Её имя дрожало, как сдержанный стон
И звенело как эхо в тибетских горах,
И мерцали на дымных болотах огни,
И повисло на серых ветвях вороньё...

Знал он — силу его только лёд сохранит,
Только снадобье чары разрушит её.

Притворился огнём, изменил естество
Ледяной чароплёт, повелитель воды.
Воедино слились волшебство, мастерство,
И серебряный лёд, и чешуйки слюды,
Пыль ночных перекрестков, живая оса,
Зверобой, по чуть-чуть серебра, лебеды,
Ветви зимних берез, черный коготь, роса —
И осколки кладбищенской черной звезды.

С каплей горечи он растворил целый мир
в золотистом вине с чародейской травой.

Говорят, его спас ледяной эликсир.
Только сердца не стало с тех пор у него...

Поспи. Не бойся, сбудется не всё:
Плохие сказки ветром унесёт,
Ночник прогонит из углов их тени,
Хорошие достанутся ловцу.
Хватай за хвост десятую овцу
И отправляйся в царство сновидений.

На цыпочках по крышам дождь пошёл,
И завтра утром будет хорошо.
Чудесный день, волшебная неделя,
А может, месяц или целый год!
Пускай тебе приснится лунный кот
И покачает в звёздной колыбели.

Как в зеркало, глядится ночь в окно.
Внутри темно и за окном темно.
Шаги дождя всё тише, тише, тише.
Рассвет уронит в лужи акварель.
Проснёшься утром — лето на дворе!
Ты крепко спишь и ничего не слышишь.

Сутулый столик.
Вода в графине.
Подсыплю соли.
В воде дельфины.

В горшок бегоний
Кабан упрыгал.
Добычу гонит
Голодный тигр.

В углу высоком,
Где лампа дыней,
Кружится сокол
В табачном дыме.

Повтор Дроздова,
Живого вечно.
Животным вздором
Наполнен вечер.

Прости, но быть героем – не моё,
на меня, знаешь, невозможно положиться.
В груди у каждого то чайка, то синица,
мою рвёт на фрагменты вороньё.
Я неуклюжий, бьюсь о каждый столб,
хожу гулять, когда на улице безлюдье,
я вечно сонный, я в апатии, простуде,
я вещество несообщающихся колб.
Прости, но я опять буду неметь,
когда мы встретимся у бара Одиноких,
ты спросишь, что мне: кофе или водки,
а я в меню отыскиваю смерть.
И в дом нельзя ко мне, ни чая, ни тепла,
и в пыльной комнате зачатки декаданса,
мой кот на миг лишь выползет из транса,
чтобы узнать: «Ты кушать принесла?»
Не надо доверять мне тайных схем,
рассказывать о детстве и привычках,
я быстро выгорающая спичка,
мне люди – только тема для поэм.
Прости, я никакой супергерой,
я – разум, волочащий свою ношу.
Представь, жизнь – дом, а я стою в прихожей
и лишь мечтаю смыться на метро,
на электричке, шаттле и гнедом
в такое место, где ветра качают воды,
где живы Лондон, Брэдбери и Гёте,
и мы болтаем,
и вовеки не умрём.

День за днем стираю память,
Будто мел с доски,
Чтобы душу не поранить
Иглами тоски,

Чтобы не болтаться ночью
С мордой испитой
В караване многоточий
Острой запятой.

Не придумано лекарства
Лучше забытья.
За него свои полцарства
Я отдам, шутя,

В час, когда стакан сивухи
Близится ко дну —
У окна жужжат две мухи,
Можешь взять одну.

Под каблуком опавший желудь,
По швам трещит его броня.
Но желудей здесь не должно быть,
Как не должно быть и меня.
Мы оба странники юдоли —
Я острый меч, он хрупкий щит,
И потому согласно роли
Я наступаю, он трещит.
А после перевоплощенья
Ударит колокол по ком?
Меня, должно быть, как печенье,
Раздавит желудь каблуком.

смерти нет, уйми своих псов, Морана
такова природа и суть вещей
мне уже не поздно. еще не рано
я не твой. я сам по себе. ничей.

убери их.
каждый из них, я знаю,
за тебя легко перейдет черту
я кладу иглу у подушки, с краю
и, закрыв глаза, терпеливо жду

ты приходишь ночью, садишься в ноги
молча куришь, смотришь из тишины
я делю себя на слова и слоги
под конец на ноль, да и тот взаймы

Хорс врубает солнце, впускает утро,
врет, что не было ни тебя, ни псов.
я киваю - не было, улыбаюсь...
будто,

я не слышу запах твоих духов

на окне в палате - цветные шторы,
за окном - встревоженных птиц галдёж
я не твой.
но стану одним из своры
если ты, когда-нибудь, не придёшь.

Мои стихи – объедки со стола
Каких-то высших, непонятных мне существ,
Как клочья пены из кипящего котла
Несуществующих идей, времён и мест.

Мои глаза из прошлого глядят
И ловят блики в переливах летних дней.
Моя история – не список мест и дат,
Всё много проще и в сто тысяч раз сложней.

Мои герои все сошли с ума,
Сошли с Олимпа, растеряли спесь;
Не комната, но целый мир – тюрьма,
Сто раз сбежав, я вновь оказываюсь здесь.

Мои воспоминания – то ли снег,
А, может, угольная взвесь из древних штолен…
А на зубах скрипит двадцатый век
И оседает по шкафам и антресолям.

За деревянным окном
Школьная грязь и капель,
Полдень свернулся клубком.
Девочка тащит портфель,
Тёплый зажав кулачок.
Ручки, ледышки, пенал.
В рамке окна паучок
В сеточку время поймал.